Corpse's bride
В тот день время будто остановилось. Вязко перетекая из одной минуты в другую, оно лишало всякой надежды, что эта вечность когда-нибудь кончится.
Я сидела на подоконнике на каком-то чердаке и отстраненно наблюдала, как Солнце лениво движется по небосводу. Иногда оно надолго останавливалось, будто засыпая, но потом, очнувшись, снова принималось медленно идти. Солнцу тоже было скучно, оно зевало на ходу и почти не светило. Несмотря на полное отсутствие облаков, день был сумрачный. Впрочем, это мне только на руку: нет света – нет и мигрени. Правда, особого счастья по этому поводу тоже нет…
Это могло тянутся сколь угодно долго… Спустившись на пол, я уже подумывала уйти отсюда, как мое внимание привлекла большая коробка, стоящая в углу. Наполовину прикрытая старым, поеденным молью занавесом, она подозвала меня к себе, заставляя заглянуть внутрь. Осторожно отодвинув занавес, чтобы не оказаться погребенной под пылью и личинками, я открыла коробку. Внутри, на темно-вишневом бархате лежала черная полумаска, украшенная обсыпавшимися перьями. Неизвестно, сколько лет все это покоилось нетронутым, но, похоже, что последний раз человеческая рука касалась вещей на этом чердаке еще задолго до моего рождения…
Темный бархат оказался на поверку накидкой, способной укрыть меня с головой. Когда я начала ее разворачивать, на пол посыпался ворох писем, все, к сожалению, на неизвестном мне языке, и даже начертание букв не соответствовало ни одному из популярных алфавитов.
Оставив письма, я занялась тем, что лежало на самом дне коробки: массивная позолоченная вывеска … когда-то висевшая на театре. И надпись на ней гласила "Vendetta"…
Определенно, есть какой-то смысл в том, что теперь он носит название "Vindex"… Мститель… Каждый хозяин волей или неволей дает театру имя, выплывшее из глубин своей души. Интересно, кем был этот человек, чей образ мысли был столь схож с моим? Увы, никто из них не оставил о себе памяти, а если и оставил, я не могу ее найти.
Я сидела на подоконнике на каком-то чердаке и отстраненно наблюдала, как Солнце лениво движется по небосводу. Иногда оно надолго останавливалось, будто засыпая, но потом, очнувшись, снова принималось медленно идти. Солнцу тоже было скучно, оно зевало на ходу и почти не светило. Несмотря на полное отсутствие облаков, день был сумрачный. Впрочем, это мне только на руку: нет света – нет и мигрени. Правда, особого счастья по этому поводу тоже нет…
Это могло тянутся сколь угодно долго… Спустившись на пол, я уже подумывала уйти отсюда, как мое внимание привлекла большая коробка, стоящая в углу. Наполовину прикрытая старым, поеденным молью занавесом, она подозвала меня к себе, заставляя заглянуть внутрь. Осторожно отодвинув занавес, чтобы не оказаться погребенной под пылью и личинками, я открыла коробку. Внутри, на темно-вишневом бархате лежала черная полумаска, украшенная обсыпавшимися перьями. Неизвестно, сколько лет все это покоилось нетронутым, но, похоже, что последний раз человеческая рука касалась вещей на этом чердаке еще задолго до моего рождения…
Темный бархат оказался на поверку накидкой, способной укрыть меня с головой. Когда я начала ее разворачивать, на пол посыпался ворох писем, все, к сожалению, на неизвестном мне языке, и даже начертание букв не соответствовало ни одному из популярных алфавитов.
Оставив письма, я занялась тем, что лежало на самом дне коробки: массивная позолоченная вывеска … когда-то висевшая на театре. И надпись на ней гласила "Vendetta"…
Определенно, есть какой-то смысл в том, что теперь он носит название "Vindex"… Мститель… Каждый хозяин волей или неволей дает театру имя, выплывшее из глубин своей души. Интересно, кем был этот человек, чей образ мысли был столь схож с моим? Увы, никто из них не оставил о себе памяти, а если и оставил, я не могу ее найти.
Вполне возможно, и я через какое-то время навеки покину это место, передав его новому владельцу. И от моего пребывания здесь тоже ничего не останется. Вот только когда это случится? Никто не знает…
Сложив все обратно в коробку, я тщательно прикрываю ее занавесом – пусть больше никто не увидит этого бесконечного отчаяния. И забудется язык этих писем … арамейский…
Сложив все обратно в коробку, я тщательно прикрываю ее занавесом – пусть больше никто не увидит этого бесконечного отчаяния. И забудется язык этих писем … арамейский…
Мне больно, хреново и хочецца всех ебать тупым тяжелым предметом. Ну почему такая жопа всегда происходит именно со мноооой? 
Но, в отличие от всех иносезонников, осенних я уже никогда не буду ненавидеть. А ведь от любви до ненависти, как известно, один шаг 
Полтора гига сцуко весит 
![[info]](http://stat.livejournal.com/img/userinfo.gif)
