3 вороны под окном...

[vindex]

Есть у Эдгара По такой ма-аленький стишочек под названием Ворон. Сам по себе он тоже довольно мил Но, как известно, красна изба пряниками, а хворчество - пародиями
И совершенно случайно я вспомнила о наличии в своих необъятных закромах пары оных.

Вот это оригинал

Эдгар По. Ворон
Перевод Константина Бальмонта

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".

Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.

И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".

"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.

Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".

Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".

И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.

Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".

И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".

"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".

И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".

И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!

А вот это уже пародии. Первая начинена слишком уж диким лексиконом так что связали нервы в тугой узел и удалили особо нервных из помещения

Я, типа, предупредила

Ворон. Перевел Диас

Посреди ебаной ночи, раскумарен, раскурочен,
Продирался я сквозь книгу, презаумнейшую гадь,
Я почти что отрубился, как сквозняк вдруг появился,
Будто кто-нибудь ломился в дверь, его ебена мать
«Гость», - подумал я, - «ломится в дверь, его ебена мать,
Только он и нехуй ссать».

О, я помню всё отлично, был декабрь, мороз приличный,
И камин хуячил отблеск на меня, тома, тетрадь,
Ну я уже ждал солнца, чтоб оно в моё оконце,
Вместо книг дало ответ мне на вопрос «О где ты, Кать?»,
О созданье, что на небе будут звать именем «Кать»,
На Земле ж – никак не звать.

Но когда вдруг тюль взметнулся, будто разом ебанулся,
Я зассал, словно меня щас кто-то в жопу будет драть,
Слушая сердцебиенье, я лечился повтореньем:
«Это просто гость припёрся вдруг, его ебена мать,
Ебанутый гость припёрся вдруг, его ебена мать,
Вот и всё, и нехуй ссать».

Я вздохнул, собрался с тестом, жопу оторвал от кресла,
И сказал: «Мужик, или баба – я уже ложился спать
Ты прости, я тут напился, и, похоже, отрубился
Не заметил, кто вломился ко мне в дом, ебена мать,
Где ты там?» - и распахнул я дверь, её ебена мать –
Пустота одна, ебать!

Я стоял, как ебанутый, и смотрел, как ветер лютый,
Носит сны, которых смертным никогда не увидать,
Тишина. Спокойно. Клёво. Только тьма была сурова.
Вдруг раздалось это слово – будто шёпот бога «Кать?»
Прошептал я вдруг, и эхо принесло назад мне «Кать!»
И ни хуя больше, блять!

Я обратно в дом вернулся, чуть от чувств не ебанулся,
Только слышу – будто кто-то в двери ломится опять.
«Так», - сказал я, - «всё понятно, это ветер, друг мой ратный,
Носится туда-обратно, собирая свою рать,
Всё, спокойно, просто ветер собирает свою рать,
Только ветер, нехуй ссать».

Я открыл окно пошире, тут же, блять, на три-четыре,
В дом влетел старючий Ворон, гордый, будто кучмин зять,
Хвост задрал, глаза навыкат, с видом «мне не смейте тыкать!»
Словно он пацан конкретный, пролетел, ебена мать,
До Паллазиного бюста пролетел, ебена мать,
Сел, молчит, и поебать.

Этот пендер, тварь от бога, посмешил меня немного,
Как ощипанный петух, что сохраняет свою стать,
«Ты похож на пидараса,» - я сказал, - «но ты прекрасен,
Словно выходец из ада, где лишь тьма, и тишь да гладь,
Расскажи, как тебя звали в царстве, где лишь тишь да гладь?»
Вякнул ворон «Нахуйблять!»

Я признаться, растерялся, когда ворон мне назвался,
Бред, конечно, но тихонько начал я охуевать,
Приколите, что творится, как же надо обдолбиться,
Чтоб божественная птица в дверь вошла, ебена мать,
Чтобы птица иль зверушка в дверь вошла, ебена мать,
С погонялом «Нахуйблять»!?!

Ну а ворону – всё похуй, и ни хорошо, ни плохо,
Будто всё сказал он словом этим, что хотел сказать,
И сидит – не шевелится, даже взглядом не косится,
Наконец сказал я птице: «Смог друзей я проебать,
На рассвете ты съебёшься, всё успел я проебать…»
Ворон каркнул «Нахуй, блять!»

Меня словно долбануло – так удачно пизданул он,
«Он, наверно,» - я подумал, - «жил в бараке, где кровать
По утрам залита кровью, а по вечерам – любовью,
Жизнь в глаза кидала солью, заставляя напевать,
Всех ебала в хвост и в гриву, заставляя напевать
Строчку “Нахуй – Нахуй, блять”».

Ворон – эта тварь от бога – всё смешил меня немного,
Я уселся в своё кресло и расслабился опять,
Утонувши в кашемире, словно званый гость на пире,
Я задумался о мире – что же мне хотел сказать,
Что же тощий, страшный, чёрный ворон мне хотел сказать
Пизданувши «Нахуй, блять!»??

Так сидел я, отключённый, в свои мысли погружённый,
Ну а ворон пялил зенки, больше нечего сказать,
Я же в кресле расслаблялся, постепенно отрубался,
Места я рукой касался, где любила отдыхать,
Где она, глаза прикрывши, так любила отдыхать,
А теперь же – Нахуй, блять.

И внезапно – как кадилом замахал какой мудила,
Будто Серафим степенно плыл по воздуху, ебать.
«Наконец-то,» - закричал я, - «скорбь в душе моей причалит
И мозги мои оставит по тебе тоска, о, Кать!
И ужрусь своим забвеньем о твоей любви, о, Кать!»
Вякнул ворон: «Нахуй, блять.»

«Ты пророк!» - я разорался, - «дьявол, ты не наебался,
И припёрся в мою хату, чтобы мне мозги ебать?
Ну ответь, скажи на милость, сколько б воля не бесилась,
Сколько сердце бы не билось – ведь не вечно же стучать?!?
Успокоюсь я в Гайлиде, когда сердцу не стучать?»
Вякнул ворон «Нахуй, блять».

«Ты пророк!» - я разорался, - «дьявол, ты не наебался,
Перед небом, перед богом не посмей не рассказать,
Дай ответ – смогу ли снова я в Эдеме беспонтовом
Встретить ту, какую словом ангелы зовут “О, Кать”
Встретить деву, что на небе ангелы зовут “О, Кать”»
Вякнул ворон «Нахуй, блять».

«Это парень, знак хуёвый, знаешь что, мой хуй моржовый,
Ты не друг мне и не враг мне, выметайся, мне не гадь!
И оставь меня в покое ты с моим, блять, геморроем,
Нехуй корчить тут героя, быстро в дверь, ебена мать!
Забирай всю эту лажу, и пиздуй, ебена мать!»
Вякнул Ворон: «Нахуй, блять!»

И сидит ебаный Ворон, неподвижен, незаёбан,
На Паллазином он бюсте всё торчит, ебена мать,
И глазами он поводит, словно чёрт, иль что-то вроде,
Даже свет его обходит, тень его не увидать,
И душа моя уходит, тень её не увидать
Никогда уж… нахуй, блять.


А это для любителей Потного Гарри Смяшшно, особенно по первому разу. Рекомендовано для прочтения в младших дошкольных заведениях

Клик-клик!

Ворон. Гений-переводчик не засветил своё имя, а жаль

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал директор школы у окошка своего.
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Тихо застучался в двери кабинетика его.
«Гость,- сказал он, - запоздалый у порога моего.
Гость – и больше ничего».

Вспоминает Альбус ясно – был тогда июнь прекрасный,
И скрипели перья, ясно мысли строили узор…
Ждал он дня из дальней дали, ждал, чтоб духи не меняли
Расстановки сил… «Едва ли, - думал нынче Дамблдор, -
Вряд ли так же было б. Виноват я – Дамблдор.
Умер Сириус с тех пор».

Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах,
Полонил, наполнил смутным страхом Альбуса всего.
И, чтоб сердцу легче стало, встав, он повторил устало:
«Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Северус или Минерва у порога моего,
Гость – и больше ничего».

И, оправясь от испуга, гостя встретил он, как друга:
«Извини, не вижу, кто ты, - он приветствовал его, -
Задремал я тут от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны стуки в двери кабинета моего,
Что я, честно, лишь услышал». Дверь открыл он – никого.
Стены, лестница…и всё.

Тьмою затхлой окруженный, так стоял он, погруженный,
В грезы, что еще не снились никому до этих пор.
Тщетно ждал он так, однако, тьма не подавала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось: «Ах, Дамблдор…».
Сокрушенно прошептало эхо тихо «Дамблдор…»,
Прошептало, как укор.

В скорби жгучей о потере он захлопнул плотно двери
И услышал звук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, - он сказал,- в окно за ставней,
Ветер, верно, стукнул ставней у окошка моего.
Ветер просто стукнул ставней у окошка моего.
Ветер – больше ничего».

Альбус приоткрыл уж ставни – вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего.
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо,
С видом пэра или лорда у порога своего.
Над дверьми на бюст Артура * сел, как на своего.
Сел - и больше ничего.

И, очнувшись от печали, улыбнулся он вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
И сказал: «Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О, зловещий древний Ворон, там, где Томас мрак простер,
Как ты гордо назывался там, где Томас мрак простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Выкрик птицы неуклюжей Альбуса овеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».

Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И сказал тут маг, вздохнувши: «Как удача с давних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore».

При ответе столь удачном замер Альбус, ставши мрачным,
И сказал: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом Рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом «Nevermore».

И с улыбкой, как вначале, хитро выблеснув очками,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел он в мантии лиловой в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил столь угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».

Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце устремлял горящий взор,
Тусклой свечкой освещенный, головою утомленный
Захотел поговорить с кем наш директор Дамблдор,
С Сириусом – увы! – не поговорит уж наш директор Дамблдор,
Никогда, о nevermore!

Показалось, что незримо заструились клубы дыма,
Выступил тут из камина Блэк с улыбкой на ковер.
И воскликнул: «О несчастный, Мерлин вот от муки страстной
Шлет непентес - исцеленье от несчастий, о, директор Дамблдор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь всё, Дамблдор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Альбус крикнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Волдеморт тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше победить до скорых пор,
Волдеморта победить мне до скорейших смерти пор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Альбус крикнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Мерлин с нами свод волшебный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Сможет ли здесь Рай устроить? Победит ли Дамблдор?
Сделаю счастливым Гарри я – директор Дамблдор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! -
Альбус тут вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Артура не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте.
И под лампой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлетит уж Дамблдор.
Никогда, о, Nevermore!

Приятного угара!